Вместо предисловия.

Очень короткая встреча, три дня, несколько часов. Санкт-Петербург, недавно вернувшийся из Ленинграда, еще не вполне осознавший себя в этом качестве, но уже приглядывающийся к себе то ли новому, то ли старому, прежнему…, льдины, проходящие по Неве – им, может быть, даже безразлично – по какому городу. Стоять на высоком крыльце Союза ученых, как будто принимать прощальный парад войск Снежной королевы. «Их величество сами уже отбыть изволили» – и вот льдистые войска – следом. Весна.

Конференция, философия, эстетика, культурология, ученые мужи, изысканные речи, возвышенно-приветливые лица. По-умолчанию, мужской мир. Правда, все они безумно воспитаны и вежливы, и никогда ничем не выдадут едва проглядывающее на донышке зрачка: «Девочки, милые! Вы-то куда…? Боже мой! В науку… Ну что ж, и не такое переживали. Главное, чтобы не в Веры Фигнер, не в революцию, а так ничего… ничего страшного. Даже, определенным образом, украшает…». Женщины в ученом мире находят друг друга либо в соперничестве, либо в созвучии, соглашаясь украшать своим женским видением мира то, что подлежит изучению, осознанию, описанию. Просто не думая ни о своей вторичности, ни о своей исключительности. Как радостно и неожиданно найти в другом человеке не присущий тебе взгляд на то, что ты видишь иначе и говорить об этом, дополняя друг друга, понимая, что это – только начало. Как важно убедиться в том, что ученый собеседник готов слышать, готов совершить усилие, чтобы понять, готов делиться и не бояться быть непонятым.

Мы никогда не научимся делать все вовремя: встречаться, дружить, дарить и получать в подарок взгляд на мир, не научимся только потому, что мы не знаем, когда наступит это самое – не вовремя, когда время кончится. Поэтому, теперь – заочно. Снова размышление, но уже не диалог, в отражении тех разговоров, в несколько часов тех трех дней в Санкт-Петербурге, начинающем себя заново идентифицировать по своей «девичьей фамилии».

Процесс и результат.

Все ли так просто: социокультурная идентификация – процесс, социокультурная идентичность – результат? То есть, узнаем, узнаем, потом узнали, опознали и поименовали. Вот, собственно, и все! «Тоже мне бином Ньютона». Припомните не очень модное по нынешним временам занятие, но для некоторых по детству до боли знакомое – посещение музея изобразительных искусств. Попробуйте увидеть, как люди оказываются рядом со скульптурами и что происходит дальше. Одни проходят мельком взглянув – «скульптура»; другие внимательно смотрят по ходу движения, даже заглядывая в каталог: - ага, Амур, «Грозящий Амур» Фальконе; третьи подолгу стоят, сначала вглядываясь в лицо, потом рассматривая кудряшки, палец, потом в медленном движении вокруг обнаруживают, что крылья не прилеплены, как на новогоднем маскарадном костюме, они у него правда растут из спины, и похоже он размышляет – выстрелить все-таки или нет, а роза благоухает у ног – всегда наивное, невинное и опасное начало любви.

Про разные идентификации и идентичности сказано уже так много, что нет смысла к этому возвращаться. Однако предыдущий пример может послужить образным основанием для размышлений о подходе индивидуума к процессу идентификации, к тому необходимому и достаточному набору признаков и характеристик, используя которые он уверенно говорит – Готово! Это оно! Какой механизм был при этом использован: плоскостно-открыточный или 3D?

Самая понятная – этнокультурная, национальная идентичность; особенно в связи с глобализацией ей посвятили так много времени и места в науке, что, похоже, все и всем объяснили. Социокультурная самоидентичность – то, о чем упоминается вскользь, что принадлежит отчасти философии, отчасти психологии, отчасти культурологи – далее по списку, или то, что, используя весь опыт классических подходов, создает свое пространство смысла…

Начало – Я – носитель культуры; культуры моей семьи (тут проблема: если эта культура выражена, была транслирована и присвоена); отечественной и мировой культуры (если она мне известна, если я в ней действую по законам культурного созидания, ну, или разрушения, в зависимости от выбранного пути); представитель своей субкультуры (разумеется, не одной – возрастные и содержательные характеристики создают вариативность идентичности: молодежная-рокерская, молодежная-бизнес, молодежная-богема; образ жизни, профессия, увлечения и др.) И самое интересное для каждого из нас – Мой тип культурного сознания. То, о чем немногие задумываются, но что стоило бы преподавать так же непреложно, как типы нервной деятельности – и вот почему… Пройдя с одной стороны Фальконетова Амура, ты не увидишь, что он собирается достать из колчана стрелу, а значит, ты уже что-то упустил!

На геометрии в школе мне надо было прилагать специальные усилия, чтобы абстрагироваться и увидеть самодостаточность линии и точки. В пространстве моего образного мышления линия была профилем точки, т.е. точка смотрела прямо мне в лицо, а линия не смотрела на меня вообще, смотрела в сторону. Это был портрет в двух проекциях. Так и полет стрелы: тот, на кого она направлена, видит летящую на него точку, а в ней есть вся история ее полета, вся траектория ее движения, вся энергия направившего ее. В точных науках к одному и тому же ответу в задаче можно придти разными способами, при этом самым эффективным будет тот, который быстрее и проще. Боюсь, что интересующий нас предмет предлагает противоположные правила – чем разнообразней, разносторонней, без поспешности и скоропалительности проходит процесс идентификации, тем точнее, многогранней и полнее получится идентичность.

Ядро и периферия

Для чего необходимо общаться с природой, видеть ее красоту, слышать ее звуки? Для того, в первую очередь, чтобы не утратить своего мифологического сознания. Парадокс - потеря чего бы то ни было вещественного приводит людей в состояние глубокого переживания, в то время как отмирание ментальных пространств не вызывает никаких опасений. Только никак не объяснить себе самому – что ж так трудно и суетно живется, почему никак не приходит состояние гармонии с собой и окружающим миром. Правда заключается в том, что нельзя тиранить ни себя, ни окружающий мир – какими бы намерениями это не оправдывалось! Мифиологическое культурное сознание – именно то, что этого не допустит. Без него можно будет обойтись только тогда, когда исчезнет природа и биологический вид «человек». Хотя, тогда, возможно, возникнет техно-мифологическое или молекулярно-мифологическое сознание, потому что все равно где-то и в какой-то среде жизнь будет проистекать... Получается, что культурное сознание защищает и спасает не только саму культуру, но и природу! Не правда ли, интересный поворот?

Переходим к подаркам. Хочу подарить то, что сама получила в подарок недавно – и что, на мой взгляд, содержит изящное описание воплощения мифологического сознания и опасение его потери. Это книга Бенджамена Хоффа «Дао Винни-Пуха». Позволю себе фрагментарно процитировать: «Согласно Лао-цзы, чем активнее человек вмешивается в предустановленное природой равновесие, тем дальше он от желанной гармонии. Чем больше принуждения, тем больше беспорядка. (…) мир не ловушки человеку расставляет, а преподает ему ценные уроки. Если усвоить эти уроки и действовать сообразно естественному ходу вещей, то все будет в порядке. Нужно не «отряхивать» прах этого мира, а наоборот, «погрузится» в него. (…) В течение многих столетий человек так усовершенствовал свой мозг, что он стал непреодолимой преградой между ним и окружающим миром, в котором действуют естественные законы. Такой мозг, даже если он развит очень хорошо, неэффективен. Он мечется взад-вперед и не может сосредоточиться на том, о чем ему надо думать в настоящий момент. Мчась в автомобиле по запруженной городской магистрали, он воображает, что находится в бакалейном отделе, и размышляет над списком необходимых покупок. А потом удивляется, что растет число несчастных случаев на дорогах».

До недавнего времени мне казалось, что все четыре типа культурного сознания рядоположены: мифологическое, античное, средневековое и Нового времени. Да, у различных индивидуумов они представлены в разных долях; вероятно, каждое из них, может у конкретной личности составить ядро картины мира, а остальные в неравных пропорциях составить периферию; невозможно представить, что какое-то из них очевидно доминантно. Как легко практика развеивает такие наши уверенности «от ума». Я явилась иллюстрацией следующего высказывания Бенджамена Хоффа из той же книги «Дао Винни-Пуха»: «Зачастую знания, предлагаемые нам учеными, воспринимаются с трудом потому, что они расходятся с тем, что мы знаем по собственному опыту. Книжное знание и жизненный опыт говорят, по сути, на разных языках. Но разве знание, опирающееся на жизненный опыт, не является более достоверным и ценным? Представляется несомненным, что большинству ученых было бы полезно почаще выбираться из своих кабинетов и присматриваться к окружающему миру – побродить по траве, поговорить с животными и т.д.

- Люди довольно часто разговаривают с животными, - сказал Пух.

- Да, но…

- Но гораздо реже слушают их, - добавил он. – Вот в чем загвоздка».

Никто не отрицает, что проверка теоретических постулатов эмпирическим путем – самая действенная. В естественных науках учеными было принято ставить эксперименты на самих себе, отчего бы не продолжить эту традицию в нашем случае? Волею судеб из мегаполиса, работы по жесткому расписанию, столичной измотанности, неумолкающего телефона, пробок и всего остального, перечисляемого до бесконечности, я переместилась внутрь природы. По другому как-то не получается сказать, потому что надо мной небо с облаками, вокруг горы и хвойные леса, а подо мной – море, потому, что я на лодке. Не буду специально описывать процесс разотождествления себя с роботом, но вот наступает время, когда начинаешь слышать ветер, не просто звук перемещающегося воздуха, а то, что он с собой несет – какую погоду, какое настроение? Что из его обращения нам важно понять, чтобы правильно, в соответствии со всеобщей гармонией выстроить следующий час своей жизни, завтрашний день…

С растениями и кошками получалось общаться и раньше. А теперь меня порадовала общительность и «разговорчивость» рыб, они уверенно и радостно идут на контакт, при этом высоко себя ценят, особенно свою самоорганизацию. А было так: ранним утром за бортом я увидела стайку рыб. Серебристый шелк переливался, и ткань стаи принимала такие причудливые формы, так плавно и стремительно меняла направление и глубину, что не знаю, через какое время я обнаружила себя стоящей с открытым ртом. Конечно, если к тебе пришли гости, положено угощение. Белый хлеб оказался очень кстати. Я не смогла удержаться и стала осыпать их комплиментами, рассказывая им, как они прекрасны и какое впечатление произвел их танец. Высовывая из воды глаза и рты, они внимательно знакомились со мной и, словно убедившись, что я абсолютно искренна (да и удочки никакой нет, что нынче среди людей большая редкость и уже само по себе заслуживает, видимо, рыбьего внимания) они исполнили хореографическую сюиту, которую по красоте и совершенству, пожалуй, не с чем сравнить. Там были смены темпа и ритма, разные настроения и разные рисунки движения. Очень условно и отдаленно мне припомнился аналог стародавней «Фантазии» Уолта Диснея. Если посмотреть там танец рыб, то можно составить слабое представление об утреннем визите моих знакомых.

Теперь, задним числом, приходится признать, что когда обстоятельства жизни и работы «выключали» или исключали меня из природогармоничного бытия, начинались болезни, принимались решения, за неадекватность которых приходилось платить сполна. Но понятно это становится не сразу… Отыскать в себе, принять и развить данное каждому по праву рождения мифологическое культурное сознание, восстановить мифологическую картину мира и начать выстраивать свою индивидуальную гармонию – вот, как мне видится, начало идентификационного пути. Не правда ли, не очень похоже на набор назывных признаков: Я – это пол, возраст, национальность, гражданство, профессия, субкультура, социальная среда и др. и пр. Но мы-то про себя все это, как правило, и так знаем. Много ли такое знание помогает в понимании собственного пути, своего места, предназначения?

Берусь предположить, что среди типов культурного сознания именно мифологическая картина мира составляет могущественное ядро, содержащее знание о начале времен, мироздании и пути. Профанное время породит новые смыслы, не менее значимые, но вторичные по отношению к истокам. Другие типы культурного сознания принадлежат духу, мысли, преобразованию и все невозможны без начала, без свободного принятия утра и вечера, зимы и лета, шторма и штиля. В.С. Жидков однажды сказал: «Человек – это процесс». От момента рождения до момента ухода человек вчерашний не равен человеку сегодняшнему и так ежеминутно… Значит, идентификация – это развивающийся процесс, которому постоянно предлагают новые вводные и переменные, значит, идентификация – это состояние души, зов чувствования и постижения, где Я – равен себе самому. Динамика нашей социокультурной идентичности зависит от того, насколько интенсивно мы себя развиваем – и нашим аналитическим способностям остается только поспевать за развитием картины мира и новыми вызовами нашего культурного сознания.

Вместо послесловия

Давным-давно, когда мы рассуждали со студентами о музыке эпохи Барокко, они активно отстаивали свое мнение о том, что для них это - только объект изучения. Это – не их музыка, слишком «ясно». Со своей стороны, мне очень хотелось помочь им проникнуть в совершенство стройности и изысканности Вивальди, Корелли, Боккерини, Тартини, Телемана, французских клавесинистов и фитцульямовой вёрджинальной книги. В пылу полемики мне пришло на ум попросить моих оппонентов абстрагироваться от своего слухового опыта: забыть о машинах, трамваях, самолетах, поездах, множестве современных звуков, сопровождающих их повсюду. А вместо этого: раннее утро, тишина. «Неслышно падает снег…»? Кто и когда сказал, что неслышно? Сказать такое можно лишь в том случае, когда утрачена способность услышать полет и падение снежинок. Они создают тот, единственный в своем роде, шорох, шелест и звон, который требует от человека внутренней тишины. Звук очень тонкий и легкий, кружевопаутинообразный. На этом прозрачном фоне угадывается тихий треск дров в печи, тихие шаги за стеной, шепот пара, выходящего из чайника. Как будто извиняясь за напоминание о себе, звякнули фарфор и металл – накрывают к завтраку. Неожиданно отчетливый, ритмичный звук копыт за окном – проехала повозка. А вот теперь – слушаем скрипку и клавесин…

Как человечеством было порождено и развито диссонантное слуховое мировосприятие? Как появилась додекафония и «Воццек» Берга? Война. Я думаю – война. Самые жесткие звуки – рев орудийных залпов, разрывы снарядов и грохот бомбежки. Эти звуки сообщили звуковому опыту человечества новые возможности переносить сверхдецибелы, визг, лязг, треск и вой. Когда Дмитрия Дмитриевича Шостаковича обвиняли в «сумбуре вместо музыки», это была беспомощная попытка критиков закрыться от приобретенного, но еще не всеми осознанного нового, страшного звукового опыта человечества. Тогда уже была за спиной Первая мировая война и Нововенская школа. Вторая мировая и Великая Отечественная расставили все точки над i. В блокадном Ленинграде звучала «тема нашествия», и сердца разрывались от попавшего в них эстетического соответствия музыкального выражения жизненной реальности.

А дальше был и есть рок, который надо слушать и слышать, без которого не осознать «здесь и теперь», который заваливает вопросами, не предлагая ответов. Картины мира – какие же они несопоставимо разные… А чудаки все строят машину времени – вот же она! Только потрудись «включить» в себе заданную картину мира, идентифицируй себя с ней и вперед! Счастливого путешествия!

Турция. Фетийе. Октябрь 2008.